Что такое единоверие
В том, что принято называть сегодняшней русской катастрофой, одни винят 1991 год, другие — 1917-й. В какой-то степени правы и те, и другие, но именно только в какой-то степени. Русский народ (сердцем которого была и остается только Церковь) был разделен именно в этом сердце надвое в середине XVII столетия. Всё последующее уже не имело существенного значения. Отбрасывая политические стороны вопроса, остановимся лишь на чисто церковной его стороне.
Суть раскола заключается в том, что господствующая православная (как ее называли в ХIX в., греко-российская) Церковь полностью сохранила апостольское преемство и канонически законную иерархию, а старообрядцы это преемство и иерархию утратили, но зато в неизменности сохранили полноту православного богослужения не только русской, но и вселенской Церкви — в том виде, в каком оно существовало до Флорентийской унии 1439 г. и последовавшего за нею падения Византийской империи, богослужения, содержащего всё богатство и глубину святоотеческого Предания.
Вместе с полнотой богослужения старообрядцы сохранили древнее трехпогружательное крещение, каноническое пение и иконопись, особенности православного воцерковленного быта. Однако клятвы, наложенные так называемым Великим московским собором 1666—1667 гг. на приверженцев старых обрядов, сделали надежды на преодоление раскола неосуществимыми. Собор этот был, кстати, неканоническим, так как трое присутствовавших на нем восточных патриархов числились безместными, то есть по разным причинам отстраненными от управления поместными Церквами.
В ответ на клятвы и прещения старообрядцы столь же неправомерно стали обвинять пошедших — часто вынужденно — за «новинами» в ереси. К тому же с утратой иерархии само старообрядчество раскололось на множество толков и согласий, среди которых можно выделить два основных направления — поповское, то есть приемлющее священство, иногда, впрочем, сомнительного поставления, и беспоповское, отрицающее саму возможность священства и таинств (кроме крещения и покаяния) после событий XVII столетия.
Но дело в том, что Россия огромна, и, как бы кто этого ни хотел, ее никогда (просто физически) было невозможно сравнять одним катком.
В воспоминаниях Льва Тихомирова есть замечательное место. Будущий идеолог самодержавия (еще в бытность свою народовольцем) ехал в одном купе с неким австрийским подданным. Спор, как всегда, зашел о свободе. «Все-таки нашу свободу с вашей не сравнить, — резюмировал Лев Александрович, — у вас можно всё говорить, но нельзя ничего делать, а у нас строго наоборот — говорить нельзя, но делать-то зато можно абсолютно всё».
Сегодня впервые за много столетий это стало не так — «вписываемся в Европу», но речь здесь не об этом, а о церковных Никоновых реформах. Всегда были православные люди, которые не хотели поступиться ни единством Церкви, ни древним благочестием, храня верность и тому, и другому. Их и называют единоверцами.
По определению Собора 1917—1918 гг. единоверцы суть чада Русской Православной Церкви, хранящие старые обряды и подчиняющиеся церковному священноначалию. Иные названия — православные старообрядцы, церковные старообрядцы, древлеправославные патриаршей Церкви. Сейчас вместо определения единоверческие приходы часто употребляется (в том числе в официальном обиходе) словосочетание старообрядные приходы Русской Православной Церкви.
По ныне действующему церковному уставу для введения в употребление старого русского обряда (вместо широко принятого грекозападнорусского, так называемого нового) необходимо утверждение приходским собранием решения большинства голосов церковной общины в четыре пятых ее членов. Рукоположение единоверческого духовенства осуществляется архиереями Русской Православной Церкви по древнему, дораскольному чину, по старым книгам.
Единоверие ни в коем случае не есть отдельная Церковь или согласие — оно пребывает в лоне Русской Православной Церкви, в полном единстве со всем вселенским православием. В отношении вероучения, догматики, таинств, а также основ социального поведения никакой разницы между единоверцами и остальными православными христианами нет.
В течение всей послераскольной истории в русском старообрядчестве жила надежда на восстановление церковного единства. С нею и связано было учреждение в 1800 г. единоверия как особого (на первых порах) церковного учреждения. Единоверие, впрочем, существовало и раньше, в скрытом виде.
При всех гонениях на старообрядцев в отдаленных «никонианских» монастырях, таких, как Анзерский Елеазаров на Белом море, удалось, подчинившись Синоду, сохранить древлеправославную традицию, по крайней мере в основных ее чертах.
Позже Н.Клюев писал:
Вот отчего старообрядцы
Елеазаровские святцы
Не отличают от старин.
Примерно то же самое происходило и в XVIII в. в Сарове, о чем явно свидетельствует переизданная недавно репринтным способом книга «Саровские старцы» (М.: Сретенский монастырь, 1996).
Особо следует назвать Корсунский мужской монастырь, основанный князем Потемкиным в 1779 г. при селе Большая Знаменка Таврической губернии Мелитопольского уезда (там было разрешено добровольное поселение старообрядцев). Монастырь был чисто старообрядческим, а затем стал единоверческим. В ХIX в. он пришел в запустение, однако в 1910-е гг. единоверческая церковь Знамения насчитывала уже около 20 тысяч прихожан.
В отдаленных приходах «стихийное старообрядчество», а на самом деле единоверие, было явлением если не повсеместным, то очень распространенным. Такие приходы, как писал еще в 1912 г. в книге «Философия истории старообрядчества» В.Г.Сенатов, просуществовали вплоть до 1860-х гг., до Великих реформ.
«Золотая осень крепостного права» как раз и была временем, когда «каков был поп, таков и приход», — и наоборот. На такой почве и возникло стремление к институционализации единоверия как способа преодоления раскола. Для старообрядцев речь шла здесь прежде всего об обретении законной иерархии.
В 1770—1780-х гг. проживавший в Стародубских слободах инок Никодим составил так называемые статьи, которые он представил через князя Потемкина императрице Екатерине II. Основное содержание их состояло в прошении о том, чтобы все клятвы и проклятия на древнее чиносодержание, и прежде всего на двуперстие, были уничтожены, чтобы никакого особого чиноприема для старообрядцев в господствующую Церковь не было, чтобы действовавшее старообрядческое священство оставалось в законной силе, а самое главное — чтобы в Стародубье был прислан епископ, который состоял бы «при старообрядчестве», совершал бы богослужения по старым книгам и рукополагал новое священство.
Вопросы о снятии клятв и епископе были оставлены без ответа, однако 11 марта 1784 г. последовал рескрипт императрицы «О даровании старообрядцам по их просьбам священников и о дозволении им отправлять для них службу Божию по их старым обрядам». Однако сама Екатерина, чья терпимость была вызвана, скорее всего, равнодушием и чисто прагматическими соображениями, не проявила дальнейшего интереса к этому делу, и оно заглохло.
Император же Павел, сам приверженный древнему чину православного богослужения (в его домовой церкви в Михайловском замке служили по-старому), полагал дело восстановления полноты русской Церкви одной из главных задач своего правления.
В 1796 г. законное священство было даровано старообрядцам Казани, в 1797 г. — Нижнего Новгорода, а 12 марта 1798 г. был издан именной указ императора, в котором всем епархиальным архиереям предписывалось рукополагать священников для старообрядцев, причем в обязательном порядке по древнему чину. По этому же указу было разрешено повсеместное строительство старообрядческих храмов.
Сразу же после издания указа на высочайшее имя было подано прошение московских старообрядцев, почти во всем (кроме упоминания о епископе) сходное со статьями инока Никодима. В прошении, однако, содержался новый, очень важный пункт — о том, чтобы старообрядцам по их личному желанию было разрешено приобщаться Святых Христовых Тайн в Греко-Российской Церкви, а сынам этой Церкви «приобщаться Святых Тайн от старообрядческих священников».
Из отмены клятв естественно вытекало требование о том, что «распри, раздоры и хулы ни с единыя стороны да не слышатся за содержание разных обрядов и разных книг, употребляемых для богослужения».
На поданном ему прошении император начертал: «Быть по сему». На доработку документ направили московскому митрополиту Платону1. Тот составил «11 пунктов единоверия», утвержденные Синодом. В большинстве своем они удовлетворяли стремления просителей, однако некоторые детали были прописаны так, что существенно сужали возможности изживания церковного раскола.
Так, пункт 1 разрешает (отменяет) клятвы, наложенные на приверженцев старого обряда только в случае их перехода в единоверие. Присоединение к единоверию было возможно только для «не менее пяти лет уклонявшихся от Церкви» (пункт 5), а принятие Святых Тайн членом Греко-Российской Церкви от единоверческого священника допускалось только «в крайней нужде, в смертном случае» (пункт 11). Последний пункт очевидно противоречил предшествовавшему ему пункту 10, подтверждавшему «оставление священнодействий, совершенных старообрядческими священниками в законной силе (при этом таинства, совершаемые в Греко-Российской Церкви, также должны приниматься единоверцами без исправления)».
Все эти оговорки лишали стремления как императора Павла, так и старообрядцев (начиная с инока Никодима) силы и ясности, придавали тогдашнему единоверию двойственный характер и были одной из причин того, что в большинстве своем старообрядцы «11 пунктов» не приняли и продолжали поиск церковной иерархии «на стране далече».
И всё же это был шаг в правильном направлении. Нет сомнения в том, что, останься Император Павел в живых еще на некоторое время, дело воссоединения православной Церкви было бы продолжено.
Однако всё пошло несколько иначе. Из-за двойственности «Пунктов» единоверие приобретало и двойственный статус: «общеправославные» (выражение единоверческого священномученика Симона) смотрят на него как на «полураскол», а старообрядцы — как на «полуниконианство», сравнивают с католической унией в западных областях России. К тому же, несмотря на то, что в «Пунктах» оговаривается основанная на Кормчей практика избрания священника членами общины, на единоверческие приходы начали, по привычной синодально-консисторской практике, присылать выпускников семинарий и академий с «протестантской закваской», не знавших ни старого обряда, ни крюкового пения, далеких от идеалов и интересов старообрядцев.
При Николае I правительство принимает курс на искоренение старообрядчества, и в единоверие начинают загонять насильно2.
Надо сказать, что к этому времени и в старообрядческой среде усиливается непримиримое отношение к господствующей Церкви, нашедшее выражение в утверждении в 1846 г. Белокриницкой иерархии.
Обострение отношений привело к тому, что началась массовая насильственная передача старообрядческих храмов единоверцам, а с 1855 г. старообрядцы, не «переписавшиеся» в единоверие, лишались права вступать в купеческое сословие.
Особенно болезненно православное сознание воспринимает изъятие из храмов икон (в том числе чудотворных), крестов, колоколов, панагий... Всё это действительно изымалось из старообрядческих храмов и передавалось в единоверческие. Печальная эта страница в истории единоверия до сих пор тяготеет над ним.
Так или иначе, число «записных» единоверцев к середине XIX в. увеличилось в несколько раз и составляло едва ли не четверть населения Российской империи. При всех отрицательных сторонах происходивших событий явление это имело одну важнейшую положительную — это было свойственно русской жизни всегда, вплоть до последнего времени, — она умудрялась «обкатывать» и, не отвергая, переделывать на свой лад любые выдумки и новины.
Старый русский обряд оказывается в определенной степени «легализован» и перестает в сознании церковного народа и, что особенно важно в России, огромной армии чиновников, быть непременным атрибутом раскола. Тем более, что митрополит Московский Филарет занимает в 1840—1860-е гг. совершенно иную позицию, чем митрополит Платон.
Святитель фактически указывает на равночестность нового и старого обрядов и в проповеди на освящение Никольского единоверческого храма на Рогожском кладбище в 1854 г. произносит ставшие знаменитыми слова: «Вы единоверцы нам, а мы единоверцы вам».
Филарет был сторонником создания единоверческой иерархии и предложил Синоду дать единоверцам викарного епископа Богородского (ныне город Ногинск Московской области). Однако из 22 членов Синода за предложение святителя высказались только 10. Поэтому решение принято не было, хотя среди его сторонников были преосвященный Макарий (знаменитый историк русской Церкви), митрополит Филарет Черниговский, будущий митрополит Московский Иннокентий (причисленный, как и митрополит Филарет, к лику святых).
Филарет считал, что в единоверческих храмах должен в полном объеме соблюдаться только старый богослужебный чин, пение — исключительно знаменное, крюковое, а детям членов единоверческих общин следует обучаться в отдельных церковно-приходских школах — с особым преподаванием всего, что связано со старым обрядом.
По распоряжению митрополита и при его участии были основаны Никольский единоверческий мужской3 и Всехсвятский единоверческий девичий монастыри в Москве.
Первым настоятелем Никольского монастыря был архимандрит Павел Прусский (1821—1895), один из необоснованно забытых подвижников и праведников XIX столетия, ученейший муж, миссионер и едва ли не лучший знаток истории и быта различных толков и согласий (сам он происходил из семьи федосеевцев). Архимандрит Павел оставил после себя четыре тома сочинений по вопросам богословия, апологетики и церковной истории.
Никольский монастырь, славившийся своим образцовым богослужением (митрополит Филарет называл его лучшим по богослужению монастырем Москвы), одновременно вел огромную миссионерскую работу, которую в старообрядческой печати часто представляют как односторонне «никонианскую». Это не так.
Опровергает такие утверждения хотя бы то, что один из наиболее известных обличителей старообрядчества профессор Н.И.Субботин (1827—1905), сдружившийся с архимандритом Павлом, обратился к единоверию и был погребен в Никольском монастыре. Отпевание профессора совершал митрополит Московский Владимир по полному древнему (единоверческому) чину.
Вообще, во многом именно под нешумным, но непрестанным влиянием единоверия в широком общественном и научном сознании второй половины XIX столетия меняется отношение к старому обряду, старообрядцам и церковным реформам XVII в., а следовательно, и ко всему тогдашнему состоянию русской церковной жизни.
В 1884 г. выходит книга профессора Московской духовной академии Н.Ф.Каптерева «Патриарх Никон и его противники в деле исправления церковных обрядов. Время патриаршества Иосифа». Затем появляются новые труды того же автора, в которых он убедительно доказывает, что старый русский богослужебный чин всеобдержно употреблялся во вселенской Церкви до XV в., а новогреческий — результат преимущественно католических заимствований после Флорентийского собора.
Несмотря на возникшие у автора личные трудности, семена, посеянные его (и многих других историков) трудами, начинали прорастать.
На правительственном уровне для утверждения единоверия очень много сделал Тертий Иванович Филиппов (1825—1899), ближайший сотрудник К.П.Победоносцева, автор книги «Современные церковные вопросы» (мало известен его вклад в развитие русского искусства: под его влиянием и при его непосредственном участии написана «Хованщина» М.П.Мусоргского; Филиппов был ближайшим собеседником — и даже в каком-то смысле соавтором — К.Н.Леонтьева и Л.А.Тихомирова).
В 1886 г. Синод издал «Изъяснения о содержащихся в полемических против раскола сочинениях прежнего времени порицаниях на именуемые старые обряды». «Изъяснения» эти, хотя и не отменяли клятв 1666—1667 гг., указывали (пусть и неосновательно) на то, что клятвы были якобы наложены не на сами старые обряды, а только на конкретных людей за их отделение от Церкви. Тем самым, пусть и с оговорками, но фактически было сказано, что в старом обряде нет ничего не только еретического, но и просто зазорного.
А то, что император Александр III первым из русских царей послепетровского времени отпустил бороду, было молчаливым, но всё же указанием на то же самое.
С этого времени именно единоверцы (а не старообрядцы) были главной движущей силой борьбы за отмену клятв собора 1666—1667 гг., на что указывается и в современной старообрядческой литературе (см., например: Вургафт С.Г., Ушаков И.А. Старообрядчество. Лица, события, предметы и символы. М.: Церковь, 1996. С. 145).
То, что на уровне правительства и Синода проявлялось достаточно непоследовательно (так, по синодальному благословению продолжались печататься книги вроде «Пращицы» или «Розыска о раскольничьей брынской вере»), становилось господствующим в общественном сознании.
«Для пользы и чести нашей Церкви желательно, чтобы принцип единоверия был проведен с полною последовательностью», — писал, в частности, Владимир Соловьев.
Осуществление этих чаяний началось только после высочайшего указа «Об укреплении начал веротерпимости» (17 апреля 1905 г.).
Этот указ, как и всё законодательство того времени, был крайне двойственным. Негативную его сторону формировали либеральные мотивы, основанные на доктрине прав человека и гражданина, дававшие свободу всем конфессиям и сектам и подрывавшие православный характер Русского государства. Вместе с тем объективно указ как бы восстанавливал в правах не только современное старообрядчество, но и всю молившуюся двуперстно Древнюю Русь.
Последовавшие за указом распечатывание алтарей на Рогожском кладбище и почти мгновенный расцвет старообрядчества вообще сделали вопрос о воссоединении Церкви не просто насущным, но первоочередным. Именно теперь единоверие приобретало то исконное значение, которое придавали ему его создатели — император Павел и инок Никодим.
Необходимость решения вопросов о снятии клятв и о единоверческих епископах стала очевидной. Тем более что впервые за два с половиной века началась подготовка к поместному собору Русской Православной Церкви (согласно Кормчей, такие соборы должны проводиться каждые два года).
В 1906—1907 гг. Четвертый всероссийский миссионерский съезд в Киеве и Шестой отдел Предсоборного присутствия заявили о равночестности древнего и нового обрядов.
Центром единоверческого движения в широком смысле слова стала единоверческая община Санкт-Петербурга, которую возглавлял настоятель Никольского храма священник Симеон Иванович Шлеев (будущий священномученик Симон, канонизированный Архиерейским собором Русской Православной Церкви в 2000 г.). Община издавала еженедельный журнал «Правда православия», на страницах которого открыто обсуждались вопросы будущего устройства единоверия, его взаимодействия со старообрядческими согласиями, поповскими и беспоповскими, перспективы будущего объединения всех в лоне Церкви. При этом мнения, высказываемые на страницах журнала, очень часто совершенно не совпадали с официальной позицией Синода.
Всё это подготовило широкое обсуждение проблем единоверия — и, шире, судеб русского православия в целом — на Московском единоверческом съезде 1910 г. и Всероссийском съезде православных старообрядцев (единоверцев) в Санкт-Петербурге в январе 1912 г. Съезд этот собрал 250 депутатов от клириков и мирян и стал воистину первым за два с половиной века соборным обсуждением церковных проблем — его даже называли «собором до собора». Интересно, что от имени Синода председательствовали на нем два человека — митрополит Сергий Финляндский (Страгородский) и митрополит Антоний Волынский (Храповицкий), будущий Патриарх Московский и всея Руси и будущий глава Русской Православной Церкви за рубежом.
Формально на повестке дня съезда стояли два вопроса — о единоверческом епископе и о клятвах соборов 1656, 1666 и 1667 гг., — но обсуждалось гораздо большее.
С основным докладом выступил священник Симеон Шлеев. «Прежде всего, — указал он, — следует пересмотреть те “Пункты” митрополита Платона, которые отделяют “единоверие” от “православия”, затрудняя “записным православным” иметь полное каноническое и евхаристическое окормление в единоверческих храмах. Необходимо также полностью отказаться от “дополнительных мнений”, приписанных митрополитом Платоном к “правилам единоверия”, устанавливающих взгляд на него, как на “переходное состояние” из раскола в Церковь (с обязательным “новым” обрядом). Для этого крайне желательно вообще отказаться от слова единоверие».
Священник Симеон (будущий владыка Симон) предложил употреблять в официальном обиходе определение православные старообрядцы (что, на наш взгляд, не совсем точно — всё старообрядчество догматически абсолютно православно). Вопросы о снятии клятв и о епископе, как считал докладчик, это, по сути, один вопрос, особенно при наличии царской власти, которая заключается, помимо прочего, в обладании правообязанностью созывать церковные соборы и председательствовать на них: «Святители наши и Святейший синод имеют возможность, без авторитетов и голоса восточной Церкви, снять клятвы и дать единоверцам епископа, за подтверждением же сего следовало бы обратиться к высочайшей воле» (см.: Первый всероссийский съезд православных старообрядцев /единоверцев/. СПб., 1912. С. 251).
Еще одна важнейшая задача, согласно докладу, — полное уничтожение церковно-правовых граней между единоверием и остальной Церковью. В условиях, когда Синод и духовные консистории вели всё церковное делопроизводство, включая метрики рождений, крещений, браков и смертей, предлагалось заменить именование юридического факта «перехода в единоверие» «перечислением в единоверие» с отменой пресловутого «пятилетнего срока» митрополита Платона (получается абсурд: чтобы перейти из одного церковного прихода или общины в другую требовалось пять лет формально числиться в «расколе»!). Тем более это касается беспрепятственной возможности исповедоваться и причащаться, где и у кого угодно.
С интереснейшими замечаниями выступил на съезде князь А.А.Ухтомский (потомок Рюрика, брат святителя Андрея, будущий действительный член Академии наук СССР). Он указал, что в последнее время происходит сближение между старообрядчеством и «общеправославием». По уставу и пению очень близки к старообрядчеству Валаамский монастырь, Оптина и Зосимова (Владимирской губернии) пустыни, а иноки этих обителей, приезжая в Москву и Санкт-Петербург, ходят молиться именно в единоверческие храмы. В этом случае всё, как сказал князь, «утончается и утончается»; исчезает и различие между старым и новым обрядом, и разделение 1666—1667 гг.
В связи со всем этим многие выступавшие на съезде указывали на необходимость не допускать никаких отступлений от старого обряда в единоверческих храмах, вводить обучение уставу и крюковому пению, воспитывать детей единоверцев по-старообрядчески, для чего необходима сеть единоверческих церковно-приходских школ, на чем настаивал и святитель Филарет.
Священник Симеон добавлял: «Единоверческие приходы отличаются ... монастырским укладом церковной жизни. В них, например, очень живо чувствуется иноческое отношение настоятеля, братии. Прихожане, как и братия обители, избирают себе настоятеля и вместе с ним управляют своей приходской общиной» (там же, с. 166).
Много внимания уделил съезд отношениям со старообрядчеством, особенно с беглопоповцами и беспоповцами. Было констатировано, что основные причины отказа присоединиться к православной Церкви у беглопоповцев и беспоповцев следующие:
в единоверии отсутствуют епископы;
единоверие подчиняется неканоническому Синоду;
соединяясь с синодальной Церковью, старообрядец не избавляется от клятв (которые до этого не имеют к нему отношения), но подпадает под них;
перенять епископа от синодальной Церкви, по их мнению, можно, только исправив его вторым чином, через миропомазание;
старый обряд в большинстве единоверческих храмов урезан.
Белокриницкое согласие добавляет к этим требованиям еще немедленный полный переход всей православной Церкви на старый обряд (что просто практически очень трудно осуществить) и соборное публичное покаяние (это последнее требование вызвало на съезде скорее негативное отношение — большинство депутатов отказалось «каяться перед расколом»).
Съезд указал на то, что вся Церковь готовится к восстановлению патриаршества, а клятвы будут сняты — следовательно, серьезным каноническим препятствием остается только вопрос о втором чине.
Весьма показательной в этом смысле оказалась реплика владыки Антония о том, что всё старообрядческое священство, в том числе белокриницкое, следует принимать в синодальную (будущую патриаршую) Церковь в сущем сане.
В результате обсуждения съезд предложил (помимо снятия клятв) следующее:
1) церковная власть учреждает несколько единоверческих кафедр;
2) единоверческие епископы объединяют вокруг себя старообрядцев разных согласий и поддерживают в народе мысль о дониконовом единстве;
3) православная Церковь прекращает полемику по вопросам обряда и богослужения;
4) объединенное единоверие через епископов, съезды, советы вступает в сношения со старообрядческими согласиями;
5) восстанавливается патриаршество и созывается собор с участием вселенских патриархов для восстановления церковного единства.
Это был весьма четкий план, конкретный и в то время совершенно осуществимый, причем вполне поддержанный руководством Синода и императором Николаем II, который принял участников съезда вместе с наследником-цесаревичем.
В последний день работы съезда на выкрик с места: «Надо сделать всё, как было до Никона!» — владыка Антоний сказал: «Нет, не так, надо сделать лучше, чем было до Никона».
Собор 1917—1918 гг. принял очень важные решения. Прежде всего, он окончательно констатировал, что пребывание в единоверии равно пребыванию в Русской Православной Церкви. Был разрешен не только свободный переход из единоверия в православие, но и из православия в единоверие. Сохранилась лишь терминологическая несуразица: как будто единоверие не есть православие! Несуразица эта усиливалась на фоне определения того, что единоверцы суть чада Русской Православной Церкви.
Особо важным было то, что любой «общеправославный» приход мог по воле своей общины становиться единоверческим — для этого было достаточно четырех пятых голосов приходской общины. Необязательным стало и полное принятие единоверия — на усмотрение самого прихода оставался вопрос о частичном использовании древних чинов и последований, а вопрос о двоеперстии вообще становился сугубо личным делом.
Но самое главное — были введены должности викарных единоверческих епископов в тридцати епархиях.
Первым занял свою кафедру епископ Симон (в миру Симеон Иванович Шлеев). Владыка Симон стал в 1919 г. епископом Уфимским (кафедру эту ранее занимал упомянутый выше священномученик Андрей), а в 1921 г. принял мученический венец. Сейчас в большинстве единоверческих приходов существует особое почитание причисленного в 2000 г. к лику святых священномученика Симона, а в Свято-Тихоновском православном богословском институте в Москве готовится большое о нем исследование.
Снять клятвы Собор не успел из-за ухудшившейся внешней ситуации, а вскоре общая смута настигла и Церковь.
Впрочем, в 1919 г. епископ Андрей (князь Ухтомский) с единомышленными ему епископами сам объявил о снятии клятв. Однако соборно подтвердить это решение было уже просто невозможно.
От «перестройки» 1920-х гг., как и от хрущевских гонений, единоверческие приходы пострадали едва ли не в наибольшей степени. Учрежденные кафедры остались пусты, большинство единоверческого священства было уничтожено или подверглось гонениям, часть его оказалась в катакомбной Церкви.
Однако 10 (23) апреля 1929 г. Московская патриархия, управлявшаяся тогда Местоблюстителем патриаршего престола митрополитом Сергием (Страгородским), будущим Патриархом Московским и всея Руси, выпустила «Деяние», в котором сказано:
1.Признаем
а) богослужебные книги, напечатанные при первых пяти российских патриархах, православными;
б) свято хранимые многими православными, единоверцами и старообрядцами церковные обряды по их внутреннему знаменованию — спасительными;
в) двоеперстие, слагаемое в образ Святой Троицы и двух естеств в Господе нашем Иисусе Христе, — обрядом, в Церкви прежнего времени несомненно употреблявшимся и в союзе со святой Церковью благодатным и спасительным.
2. Порицательные выражения, так или иначе относящиеся до старых обрядов, в особенности до двоеперстия, где бы оныя ни встречались и кем бы ни изрекались, отвергаем и яко небывшия вменяем.
3. Клятвенные запреты, изреченные антиохийским патриархом Макарием и другими архиереями в феврале 1656 г. и собором 23 апреля 1656 г., а равно и клятвенные определения собора 1666—1667 гг. как послужившие камнем преткновения для многих ревнителей благочестия и поведшие к расколу святой Церкви, разрушаем и уничтожаем и яко небывшия вменяем
(Церковный вестник
Западноевропейской епархии.
1929. Июнь)1
Деяние это4 было подтверждено Поместным собором Русской Православной Церкви 1971 г., который указал также на ненужность и насильственный характер церковной реформы XVII в.
Окончательно утверждается тождественность не только единоверия, но и старообрядчества православию: «Освященный Поместный собор любовно объемлет всех свято хранящих древние русские обряды, как членов нашей Святой Церкви, так и именующих себя старообрядцами, но свято исповедующих спасительную православную веру».
Более того, Собор дозволил преподавать Святые Тайны не только единоверцам, но и старообрядцам, «как имеющим с нами единство в таинствах».
В связи с празднованием тысячелетия Крещения Руси на Соборе 1988 г. определения Собора 1971 г. были повторены. Собор подтвердил равночестность старых и новых обрядов и «с глубокой скорбью вспомнил возникшее в XVII в. разделение чад церковных — тех, кто проявил непоколебимую твердость в сохранении старых русских обычаев, с теми, кто ввел в богослужебное употребление традиции, распространяемые в поместных Церквах на Православном Востоке».
Конечно, по мнению старообрядцев, прежде всего Белокриницкого согласия (мнение их осталось неизменным), этого недостаточно — необходимо, по их мнению, покаяние Русской Православной Церкви перед старообрядческим миром с последующим «присоединением» РПЦ к их согласию.
Это требование, на наш взгляд, и неканонично, и просто утопично.
Напомним о другой попытке примирения: в 1917 г. епископ Уфимский Андрей (князь Ухтомский) предложил свой «план» общего крестного хода навстречу друг другу с последующим богослужением в Кремле по древнему чину.
О том же самом, но несколько иными словами говорит и нынешнее священноначалие Русской Православной Церкви.
В октябре 2000 г. в связи с 200-летием введения единоверия Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II указал на то, что древние русские чины и обряды составляют «общее сокровище» всей Церкви.
Тогда же, в 2000 г., в Успенском соборе впервые за три с половиной столетия был отслужен благодарственный молебен по старому обряду с участием иерархов РПЦ — правда, собралось там «малое стадо» единоверцев. Но ведь Господь силен, если Ему это угодно, стократ умножить и хлебы, и рыбы!
Решения Поместного собора 1917—1918 гг., Деяние Московской Патриархии 1929 г., материалы Поместных соборов 1971 и 1988 гг. создают твердую церковно-правовую базу для существования как единоверия, так и вообще старого обряда в лоне Русской Православной Церкви.
К сожалению, нельзя сказать, что эти нормативно-правовые материалы РПЦ реализуются в полном объеме. В частности, в создаваемых Московской Патриархией катехизисах и учебных материалах по Закону Божию, в учебных пособиях для духовных академий и семинарий, для православных вузов указывается только один (троеперстный) образ крестного знамения, не излагаются основы древних чинопоследований наряду с новыми. Некоторые благочинные препятствуют практической деятельности по открытию единоверческих приходов.
Среди прихожан общеправославных храмов «шепотком», без ссылок на какие-либо авторитеты распространяются слухи о единоверцах как о каких-то маргиналах и чуть ли не «сектантах». Замалчиваются факты принадлежности к единоверию крупных ученых, деятелей искусства, военачальников (хотя бы, например, Дениса Давыдова).
Кроме того, внутри самого единоверия существуют некоторые не разрешенные до сих пор вопросы — о епископах (чему вообще нет юридических препятствий), о почитании послераскольных новообрядческих святых и службах этим святым, о целесообразности (или, напротив, отсутствии таковой) восполнения обливательного крещения погружением с учетом того, что в годы атеистического давления большинство членов РПЦ было крещено обливательно, и некоторые другие, менее важные.
Все они могут и должны быть обсуждены и решены соборно, причем не только единоверцами, но Церковью в целом. Помимо собственно старообрядных (единоверческих) приходов существуют храмы, настоятели которых по согласованию с общиной вводят в обиход старый обряд частично (в некоторые дни седмицы, по некоторым праздникам, в отдельных элементах богослужения и т.д.); в них же, да и в некоторых других, весь богослужебный круг совершается знаменным распевом. В еще большем числе приходов постепенно восстанавливается практика погружательного крещения; новые иконостасы расписываются по древним канонам и т.д.
Всё это, конечно, ни в коем случае не есть поворот всей русской Церкви к ее истокам, но это некая основа, складывание которой, если не мешать, может привести и к качественными сдвигам — тем более, что здесь не требуется никакой ломки, никаких переворотов.
Путь этот очень хорошо обрисован в процитированных выше словах князя А.А.Ухтомского. Если вдуматься в них, они очень верны: ведь церковная жизнь наша (при всем том, что в ней безусловно и полностью сохранены все таинства) часто напоминает «целлулоидную фильму» с морализаторским закадровым текстом, в то время как необходимо не предлагаемое новообновленцами ее еще большее упрощение, примитивизация (новорусский язык, протестантский тип проповеди и т.п.), но, напротив, усложнение и «утончение».
Так и только так, а не ханжескими призывами на уровне классных дам, можно преодолеть весь уклад и стиль, а точнее, безукладность и бесстилье современной жизни.
В свое время Константин Леонтьев совершенно справедливо писал, что только «поэзия религии» может одолеть «поэзии изящной безнравственности».
Могут сказать: «Но ведь это возможно и при новом обряде». Да, возможно. Но при этом в богослужении следует хотя бы восстановить всё то, что утрачено в нем за годы отказа от обряда старого. А тут-то и возникает вопрос: а от чего, собственно, мы отказались в XVII в. и чем заменили?
Вот хотя бы такой пример. Прикладываться к Евангелию после его прочтения единоверцы подходят парами и, совершая друг другу и народу земные поклоны, произносят: «Христос посреде нас!» — на что следует ответ: «Есть и будет».
Или, если человек приходит на трапезу, а там уже едят, он говорит: «Ангел за трапезой», на что ему отвечают: «Невидимо предстоит».
А ведь каждый христианин знает, что всё это так и есть, но мы этого просто не видим или не хотим видеть.
Это детали, но таких деталей несметное множество. Если кто-то мало знакомый с единоверческим уставом зайдет на службу в какой-либо из единоверческих храмов, он увидит необычную для себя картину: мужчины на крылосах в кафтанах, женщины в сарафанах или длинных платьях, платки по-старинному заколоты на булавки, не образуя характерной «удавки». В руках лестовки, земные поклоны прихожане кладут истово, пользуясь подручниками — специально сшитыми для этого маленькими ковриками, — крестятся и поклоны кладут одновременно в определенные моменты службы.
Иконы в храме строго канонического письма, без «живописи», светотеней и прямой перспективы. Пение унисонное, знаменное, только по крюкам. И в этом смысле именно единоверие как «блюститель старорусской церковной жизни» (слова священномученика Симона) и является своего рода светильником для всей Церкви, для всех православных людей — вне зависимости от того, какого обряда, старого или нового, они придерживаются на сегодняшний день: «И глаголаша им: еда светильникъ приходит да под спудом положат его или под одром; не да ли на свещнице положен будет» (Мр., 4, 21).
_______________________
1 Подавляющее большинство советских авторов по причинам понятным (еще бы, Павел был самодержец и мракобес, а митрополит называл безупречным христианином самого Новикова) в качестве адресата послания и создателя единоверия упоминают только митрополита Платона. Однако советский историк А.Шамаро, атеист, а следовательно, не сочувствующий в данном вопросе никому, в статье, опубликованной в 1996 г. в журнале «Наука и религия», основываясь на документах, показывает, что первым адресатом прошения был именно император Павел.
2 Саму по себе обязанность православной монархии ограждать Церковь от ересей и расколов невозможно поставить под сомнение. Однако каноническо-правовые основы монархии в России были подорваны собором 1666—1667 гг., и борьба государства с собственными православными подданными имела основания более чем спорные.
3 Монастырь был закрыт в начале 1920-х гг. Могила архимандрита Павла срыта; сейчас на приблизительно определенном ее месте находятся скамейки для гуляющих.
4 Отметим, что это и следующие за ним Деяния соделывают яко небывшими и распространяющиеся рядом околоцерковных изданий «порицательные выражения», а часто и прямую хулу на древлее благочестие и его последователей.
http://his.1september.ru/2003/28/18.htm
+++
До 1666 года в в Русской Православной Церкви была гармония до реформы Никона, после него уже начался раскол и внедрение католических и протестанстких учений в духовные семинарии, и появление богословов. Именно после этой реформы Церковь начала идти в сторону западных течений, отступлению от догматов и будущему убиению помазанника Божиего царя Николая II.
